З Е М Л Я   З О Л О Т О Г О    Г Р А Н А Т А

(Часть первая)

В «Поэтическом словаре» А.П. Квятковского написанное в 1916 году совсем молоденьким Георгием Шенгели «Барханы», приводится как редчайший образец зыбкого пятидольника:

Безводные, золотистые

пересыпчатые барханы

Стремятся в полусожженную

неизведанную страну,

Где правят в уединении

златолицые богдыханы,

Вдыхая тяжелодымную

златоопийную волну.

Где в набережных фарфоровых

императорские каналы

Поблескивают, переплескивают

коричневой чешуей,

Где в белых обсерваториях

и библиотеках опахалы

Над рукописями ветхими,

точно ветер береговой…

Для стихов Шенгели, рано ставшего  умелым мастером версификации, а с годами прославившегося  стиховедческими трудами, и всегда было характерно стремление к изысканному совершенству. Но оставим область метрики и обратимся к содержанию этих столь ранних, еще отмеченных налетом эстетизма стихов Шенгели, любимца знатоков поэзии, «широко известного в узком кругу», и лишь в новейшее время, особенно после издания однотомника, верно воспринимаемого как большой русский поэт, один из самых значительных в младшем поколении Серебряного века…

Но медленные и смутные

не колышутся караваны,

В томительную полуденную

не продвинуться глубину.

Лишь яркие золотистые

пересыпчатые барханы

Стремятся в полусожженную

неизведанную страну.

Нам кажется, что эти стихи невольно стали для самого автора пророческими, в них – судьба и дорога Георгия Шенгели. Правда, дорога привела его не к фарфоровым набережным былого императорского Китая, а в лежащую на древнем Великом Шелковым пути, пустынную и «полусожженную» Туркмению. И здесь он уже навсегда полюбил не грезящиеся, а вполне реальные «пересыпчатые барханы».

В бытность свою заведующим отдела переводов Гослитиздата именно Шенгели стал  инициатором массированного переложения на русский многих национальных литератур ССССР. В частности, и туркменской классики. Туркмении посвящены по крайней мере два цикла его собственных стихов. Первый, относящийся к самому началу тридцатых годов, романтичен и эпичен. Очарование уходящей восточной экзотики сомкнулось в этих стихотворениях с присущим эпохе пафосом переустройства мира…

В годы войны уже немолодой поэт был эвакуирован в Среднюю Азию и оказался в Ашхабаде и Фирюзе. Здесь он написал целый ряд стихотворений. В этой пронзительной, подводящей какие-то предварительные итоги лирике собственный, давно уже нелегкий жизненный опыт сочетается с непосредственным ощущением от заповедного края и его знойной столицы. Звучат то киплинговские, то бодлеровские интонации, возникают то напоминающие импрессионистическую живопись, исчерпывающие спектр красок, то грозные апокалиптические видения, созданные, кажется, самой природой, беспощадным климатом. Но надо всем и вопреки всему торжествует подлинная радость бытия. «Неизведанная страна»  медленно познается и влечет к себе с неодолимой силой…

Память о Туркменистане и мысль о возвращении в  удивительный Ашхабад всегда жила в душе поэта. В одном из сравнительно поздних стихотворений Георгия Шенгели, стиснутого жестким временем, отчаявшегося, вдруг раздается возглас надежды:

Вот в Туркмению полечу, —

Улыбнуться опять лучу.

…Надо сказать, что русские поэты бывали на туркменской земле и до революции. Как Александр Ширяевец, служивший в разных городах Туркестана, в том числе, и в Ашхабаде, — мелкий почтово-телеграфный чиновник и вместе с тем заметный «новокрестьянский» поэт, друг Сергея Есенина, написавшего на его смерть одно из лучших своих стихотворений – «Мы теперь уходим понемногу…».

Или как Константин Липскеров, совершивший в компании Осипа и Лили Брик длительную поездку по городам Средней Азии и навсегда раненый и завороженный исламским Востоком, плененный той пустыней, о коей Саади сказал, что она «прекраснее всех садов»…Выход из собственного пессимистического эпикуреизма Липскеров  искал в суфизме и с годами научился находить утешение в исламских ценностях. Все оригинальные стихотворные сборники Липскерова, ставшего видным переводчиком восточной классики, насыщены ориентальными мотивами.

В начале миновавшего века в городах Туркестана сложился тонкий, но быстро возрастающий слой «русско-туземной» интеллигенции, состоявший из осевших здесь просвещенных европейцев и местной элитарной молодежи, получившей европейское образование. Существовали литературные кружки, возникла литературная периодика, издавались поэтические сборники. Писались стихи, неизбежно окрашенные местным колоритом…

Быть может, о девичьих своих стихотворных опытах на склоне дней забыла Ксения Колобова, ставшая признанным историком Древней Греции, профессором Ленинградского университета. В пожилом возрасте она стала известна обширными познаниями и суровостью к студентам и молодым ученым.

Но на заре дней была пылкой поэтессой, слушательницей лекций одного из корифеев Серебряного века Вячеслава Иванова. И ранние стихи (неизвестно, писала ли она позже) пронизаны ностальгической тоской  по городу, подобному сказке из «Тысячи и одной ночи». «Затертый песками» Асхабад (Ашхабад) навсегда остался «городом любви».

В гражданской войне на стороне красных участвовал одаренный поэт Василий Наседкин, близкий друг Есенина, впоследствии женившийся на его сестре. Попав в Туркестан, в пески Мерва, во время борьбы с басмачеством, был покорен причудливым очарованием дотоле незнакомой жизни. И вот к юношеским стихам о русской природе и деревне прибавился среднеазиатский цикл, в котором с неожиданной тонкостью письма и глубиной проникновения воссоздана упоительная жизнь  мусульманской страны, разрушаемой потоком революционных событий.

В начале двадцатых годов берега Аму-Дарьи и пески Кара-Кумов увидели и воспели две московские поэтессы – Сусанна Укше и Аделина Адалис. Особенно важны для нашей темы стихи  Адалис, любимой ученицы Валерия Брюсова, которая была прелестным лириком Серебряного века и стала выдающимся поэтом советской эпохи. Осип Мандельштам, ставивший поэзию Адалис выше цветаевской, писал:

«Адалис всеми силами старается доказать, что за нее лирически думают и чувствуют все те, кого она называет товарищами, друзьями…». И далее: «… элементы не составляю никакой цепи, никакого искусственного сцепления и могут рассыпаться в любую минуту, потому что сейчас же соберутся в другом месте, в другом сгустке, в других сочетаниях, потому что ничто социально пережитое не пропадет. И это качество новой лирики, избавляющее ее от необходимости дрожать за то, что порвется хрупкая нить ассоциаций, что выпадет петелька из кружева, что в развитие темы проникнет что-нибудь чужеродное, нарушающее строй, — это качество выступает у Адалис как доверие к жизни во всей ее перекатной полноте».

Адалис прошла «По свободной стране, от посева песков до покоса…» (эти стихи, любимые образованными поэтами, долго оставались в рукописи). В годы ее молодости пафос революционного разрушения, казалось, сочетался с величием созидания:

Мы у нищих ели рис

В том сухом аду!

Всенародно мы клялись добывать руду!

Землю вылепить из пыли и пройти по ней!

Воду – вроде Моисея – высечь из камней!

Лев Толстой заметил, что нужно иметь представление о стране обетованной для того, чтобы идти через пустыню. В стихах Адалис строительство все более зримого социализма выглядит, как  ветхозаветный поход, как торжественное шествии сквозь песчаные смерчи, как хождение по немыслимым мукам, свершающееся по высшей воле. И в этом – тоже правда времени или часть правды. Другая часть – в самом ритме, в воздухе многозначащих пауз, в энергии речевых оборотов, в глубине многослойных слов, в их сопряжении и тайной связи.

…

(З Е М Л Я  З О Л О Т О Г О    Г Р А Н А Т А.  Туркмения в русской поэзии и прозе. Литературный альманах. Составитель М.И.Синельников. Выпуск 1. Москва. 2011)

…

Михаил Исаакович Синельников

Известный московский поэт, переводчик, эссеист, исследователь литературы, составитель многих антологических сборников и хрестоматий.  Родился в 1946 году в Ленинграде, в семье пережившей блокаду. Отец — журналист, литератор, мемуарист, автор книги воспоминаний «Это было, было было…», мать — учительница русского языка и литературы, во время Великой Отечественной войны директор детского дома сирот блокады.

Ранние годы Михаил Синельников провёл в Средней Азии, Рано профессионализировался как литератор.

В 1969 году поступил в московский Литературный институт. Первый стихотворный сборник вышел в 1975-м. Уже в начале творческого пути его стихи замечены и одобрены Леонидом Мартыновым, Вениамином Кавериным, Арсением Тарковским…

Его стихи вошли в антологии русской поэзии ХХ века и переведены на английский, немецкий, испанский, польский, турецкий, фарси, хинди, узбекский, киргизский, грузинский, армянский, японский и многие другие языки.

Академик Российской академии естественных наук, Петровской академии и турецкой Академии поэзии, лауреат Премии Ивана Бунина, Премии Антона Дельвига, Премии Арсения и Андрея Тарковских и ещё ряда российских и иностранных премий.