КНИГА

Рассказ (ЧАСТЬ 2)

   — Слушай, юноша, — начал он. Мне шестьдесят пять лет. Если ты хочешь всё знать, то готовься слушать о том, что было сорок лет назад. Нынешней осенью исполнилось сорок лет, как я владею книгой. Тот год, когда я приобрёл её, назывался годом холода.

   Не смотри, что теперь я раздобрел, в шубу не влезаю — я природный чопан, с малых лет жил в песках, за баранами ходил. Конечно, я и понятия не имел, что такое книга. Слышал, бывают на свете книги, но сам не видал их.

   А дело было так. Обзавёлся я семьёй, кибиткой; потом нажил верблюдицу, — она оказалась лучшей породы и к тому же стельной. Поскольку я стал в ряд с людьми, решил запасти себе зерна на зиму и собрался с этой целью ехать в Аркач [местность в южной части Туркмении, предгорье Копет-Дага]. Нагрузил шерсти, нажёг угля из саксаула и поехал. Знакомых в Аркаче не было, я остановился у человека, который купил у меня шерсть и уголь. Это был богатый человек. Я остался у него ночевать. Перед вечером в дом стал собираться народ, старые и молодые мужчины из того аула. Я сразу отличил среди прочих одного человека, — он был одет нарядно, борода у него была лопатой, лицо красное и жирное.

   — Господин мулла, — обратились к этому человеку люди, — почтенный мулла, почитайте нам, сделайте милость.

   И подали ему эту книгу. А мулла упрямился.

   — Неразумные! — ворчал он. — Книга эта написана безумным шахиром, поправшим свою веру. Он набрался где-то суетных мыслей и через свою книгу проповедует злобу и порок. Такое можно читать один раз в год, не чаще, чтобы не заразиться. Я лучше прочту вам другое, — и он вытащил из-под халата книжку, принесённую с собой.

   Но собравшиеся оказались упрямее муллы. Кто-то посулил ему подарок, и он уступил. Он высоко поднял голос и пошёл и пошёл по страницам. О-о! Он читал до полуночи и дальше, — как только язык успевал поворачиваться. Я слушал, слушал… Меня изумила книга. Я забыл обо всём, пытаясь сообразить, как всё это происходит? Сидит человек, смотрит на бумагу и произносит важнейшие мысли… Как будто кто-то рассказывает свою жизнь, а когда я вслушиваюсь получше, то получается, что рассказывают обо мне самом. И слова одно за другим идут такие, какие порой и мне на ум приходят. Душевные, ясные слова. Раньше я и не подозревал, что книга имеет такую притягательную силу, что она так мудро говорит о жизни и заставляет всё понимать и переживать. Я подумал: наверное, нет на свете такой цены, чтобы купить эту вещь; должно быть, подобные вещи вообще не продаются. Душа загорелась, и я твёрдо решил: если у книги есть цена и если мне она будет под силу, я обязательно куплю книгу. Только я очень сомневался, что мне, простому пастуху, удастся завладеть таким сокровищем. Рассуждая так, я всю ночь глаз не сомкнул. Лежу, сомненье душу грызёт: вряд ли подобные вещи продаются. И кто такие слова придумал, какой смертный может так подобрать слова одно к другому? Уж не с неба ли она упала?

   Утром, как только увидел хозяина, сразу подошёл к нему. Спрашиваю:

   — Дорого ли стоит книга, которую здесь читал нам мулла-ага?

   — Цены определённой нет, — ответил он, посмеиваясь. — Книга — не женский платок и не мешок с углём. Её нельзя так легко оценить.

   — Оцените же. Скажите цену! — просил я.

   Хозяин и кто был поблизости переглянулись и опять посмеялись надо мною. Потом хозяин говорит:

   — Цена её — верблюд. Хороший верблюд, никак не дешевле.

   Может быть, он это в шутку сказал, но я поверил и обрадовался. «Как хорошо, думаю, что такая вещь стоит не дороже одного верблюда». Не колеблясь, я решил отдать свою стельную верблюдицу, на которой приехал в Аркач.

   — Если такова цена, — говорю, — берите мою верблюдицу — прекрасная матка, притом стельная, берите, а мне давайте книгу.

   Всё с той же усмешкой они говорят:

   — Оставляй свою матку, книгу забирай и отправляйся с богом.

   И вот взглянул я в последний раз на свою верблюдицу, спрятал под халат книгу и зашагал домой. Три дня шёл, устал. Прихожу, встречает меня моя старуха (Вельмурат-ага по привычке сказал «старуха», хотя жене его в ту пору вряд ли было и двадцать лет). Встречает и с криком бросается ко мне.

   — Ай! Где наша верблюдица? Что ты сделал с нею? Потерял её? Или тебя обокрали злые воры-разбойники? Ай, а-ай! Где она? — кричит жена, как безумная, а сама ухватилась за воротник, хочет разорвать его, как при большом горе.

   — Постой, — говорю ей, — не шуми. Ты радоваться должна, а не плакать. Наша породистая верблюдица дала добрый приплод. Я её обменял на одну вещь. — Тут я вытащил из-за пазухи книгу и показал. — Вот, — говорю, — здесь, под ситцевой обложкой каждое слово стоит породистой верблюдицы. Ты обо всём узнаешь, я расскажу тебе по порядку.

   Жена взглянула на книгу, в руки взяла её, приоткрыла, взглянула на листы, потом приложила ко лбу, считая её святой. Потом тяжело вздохнула и долго стояла, не понимая, радоваться ей или плакать. Чувствую, верблюдица у неё не выходит из головы, — ведь эта верблюдица была опорой и надеждой нашего бедного хозяйства.

   Вот жена так стоит, задумалась, а я хочу тоску её разогнать, повторяю: не горюй, не тужи, покупку сделали удачную. И рассказал про ту ночь, когда нам читал мулла, и о том, как люди внимали ему, как сам я слушал и не мог усидеть на месте. Припомнил отдельные мысли, какие мне в память врезались навсегда.

   — Всё, что передаю тебе, всё это есть в книге, — утешал я жену. — Только, — говорю, я плохой рассказчик, ни одного слова правильно не передал. Не тужи, жена!

   Но у ней из ума не выходит верблюдица. Вижу: на глазах слёзы.

   — Каждое слово здесь стоит верблюдицы, — снова стараюсь я убедить жену, но ничего у меня не выходит.

   Крупные слёзы потекли у неё по щекам.

   — Скажи лучше, признайся: попусту отдал верблюдицу. Пропала надежда нашего дома. Тебя обманули, ты принёс домой кучу бумаг. Вот и всё! — плакала жена.

   Что делать? Я, конечно, не сдаюсь, перекидываю листочки в книге, опять начинаю уверять.

   — Если бы, — говорю, — своим женским умом ты поняла, что тут содержится? Если сейчас подвернулся бы тот мулла, у которого борода лопатой, сразу бы ты позабыла породистую верблюдицу.

   Вот горе: книга заключает в себе такие дивные слова, такие песни, а мне пользы нет. Молчит книга, ни звука не скажет, будто нарочно нас с женой дразнит своим безмолвием. Я на книгу уже начал досадовать. Чтобы нутро своё остудить, готов швырнуть её на землю. А она лежит себе на ладони, ни в чём не повинная. Ей нужен грамотный хозяин, а где его возьмёшь у нас в пустыне… Пошёл я в кибитку, ничего не могу сообразить, даже чаю не хочу пить с дороги. Опять вышел. И тут пожалел, что купил книгу. Посоветовали мне сходить к человеку, которого у нас считали первым мудрецом. Пошёл я к тому человеку и ему признался, что у меня есть книга, попросил указать грамотея, который бы прочитал её. Удивлённый, он спросил:

   — Каким образом она попала к тебе?

   — Купил по дешёвке, — сказал я.

   Глядя на меня, он улыбнулся, плечами пожал и с состраданием говорит:

   — Ай, неразумный парень! Видно, ты голову потерял. Зачем было брать книгу? Даже если бы даром тебе её отдавали, какая польза от неё, сам посуди? Для книг требуется грамотей, чтобы читал. А где его возьмёшь? Попробуй найди хоть одного на целый аул. И в соседних аулах не сыщешь. Кто же будет твою книгу читать? Подумал ли ты об этом?

   Человек говорил сущую правду. Я должен был с ним согласиться. Ну, а чем дальше, тем всё труднее становилось мне. Старуха ворчала день и ночь, чуть со света меня не сжила. Я пошёл ещё кое к кому за советом, в соседних аулах побывал, но грамотного нигде найти не мог. Словно заговор вокруг меня был. Люди мне обычно так говорили: «Ты же пастух, бедняк из бедняков, а тоже какую себе затею нашёл: книгу! Для чего она тебе?» И я начал сдаваться. Как-то вернулся домой, взял своё сокровище и похоронил на самом дне чувала, а сверху заложил всяким хламом. «Пусть глаза мои не видят тебя, говорю, сердце моё пусть отдохнёт от досады». Так книга и лежала у нас год, два года и пролежала семь лет. Семь лет жена причитала: Ай, какая верблюдица была — породистая! Ай, какая верблюдица была — стельная! Она бы нам три раза приплод дала. Жили бы мы богато, душа бы не болела у нас!»

   Без конца жена причитала. Ей-то ни разу не довелось слышать, как читали книгу. Ко всем моим похвалам она оставалась глуха, хотя втайне мечтала выведать получше, что в книге содержится. Потом даже стала мне говорить: «Как бы нам придумать, чтоб книгу свою послушать?»

   Один раз сидим с ней, чай пьём, она и говорит:

   — Одни только муллы да ишаны грамотные. Они книги читать умеют, значит и другого могут этому научить. Не отдать ли нам своего сыночка Мурат-джана к мулле или ишану? Возле него научится, будет нам книгу читать. Вот Акчи-ишан, говорят, знаниями всех других превосходит. Отдадим ему сына, сами как-нибудь управимся в хозяйстве. Мальчик лет за пять, глядишь, научится грамоте.

   Меня обрадовали слова жены. Сам был готов на всё, лишь бы прочитать книгу. Так мы и решили. Взял я мальчишку — ему тогда лет восемь было — и повёл его к Акчи-ишану.

   — Из дальних мест прибыл я к вам с нижайшей просьбой, — сказал я Акчи-ишану. — Не возьмётесь ли обучить моего ребёнка грамоте. Пока он при вас будет, то, как полагается, тело его — ваше, кости — мои. Побить надо — побейте, дело сделать надо — заставьте. Только грамоте научите.

   Ишан обнадёжил меня.

   — Правильно ты поступил, — говорит, — что сына привёл. Кто соль мою вкушал, кто у меня под рукою воспитан, тот пустым человеком не останется. Увидишь, что выйдет из твоего сына, если я возьмусь за него. Четыре года пройдёт, приходи сюда, его не узнаешь.

   Поверил я и полетел домой на крыльях. Являюсь к жене. «Не тужи, говорю, жена. Четыре года потерпим, — увидишь, что будет. Близок час, когда ты сама скажешь, ошибся я тогда в покупке или не ошибся».

   Вот так оно было, а книга лежала в чувале ещё три с лишним года. Медленно время идёт; стал я думать: наверное, Мурат-джан кое-чему научился. Не терпится, отправился к ишану. И что же я там застал! Сын целый день работает, поручения хозяина и его жены выполняет. Не только грамоте не научился, — диву я дался, как природного ума не лишился мальчик от непосильных трудов. Он увидел меня, со слезами просит-молит:

   — Не оставляй меня здесь, отец, забери скорее. Измучил ишан работой, голодом уморил, а грамоте никакой не учит. Сам Акчи-ишан человек тёмный, он понятия не имеет, что такое грамота.

   Я рот зажимаю сыну, запрещаю говорить такие слова. Грешно про ишана говорить, что он тёмный. Постыдись, мол, сынок, ты ещё мал, ум у тебя детский. Он стал настаивать со слезами:

   — Акчи-ишан, — говорит, — даже талисмана не может написать. Совсем неграмотный. Кто к нему за талисманом приходит, тому он даёт соль, такую же, как у нашей мамы в торбе. Я ничему никогда тут не научусь.

   Опять пробую уговорить мальчишку:

   — Ты ещё мал, глуп, — говорю, — ты напрасно осуждаешь почтенного человека. Ему весь аул верит, слух о нём далеко разносится как о мудром и многознающем мусульманине. Ты ел три года его хлеб, а теперь говоришь о нём непотребные слова.

   Мурат-джан не сдаётся, ещё громче кричит:

   — Если не возьмёшь меня с собой, отец, убегу, а здесь не останусь!

   Озадачил меня сын. Я совсем расстроился, решил проверить его слова. Заглянул к соседу Акчи-ишан. Так, мол, и так, спрашиваю: как вы полагаете, научит ли ишан моего сына грамоте? Тот, у кого я спрашивал, сосед ишана, простой, скромный был человек. Он объяснил про ишана всё, что знал. Насчёт грамоты, оказалось, прав был Мурат-джан. Ишан ни читать, ни писать не умел, нигде этому не учился. Но выходило так: хоть и не учён он, а был сильней многих образованных мулл. Сила Акчи-ишана заключалась в могуществе его рода. Весь аул со страхом произносил имена его предков, никто про них дурно не смел говорить, ибо род ишана владел некоей тайной.

   — Однажды сотворилось такое чудо, — рассказывал мне сосед ишана. — Однажды крестьянин украл у деда этого Акчи-ишана, который тоже был ишаном, вязанку сена и понёс сено к себе. Придя домой, он никак не мог оторвать от спины вязанку. Позвали сына, и тот ничего не смог сделать. Горюет, раскаивается вор, потащил сено обратно, чтобы оставить его на том месте, где взял. И там ничего не вышло. Целую ночь с грузом он мыкался по аулу и не знал, как избавиться от несчастья. Пришёл с ношей к нему. «Ишан-ага, я совершил недостойный поступок. Целую ночь я носил свой грех на плечах, душа истерзалась раскаянием. Дайте душе прощение, ишан-ага. Видите, до сих пор ваше сено давит на мои плечи. Снимите его!» Ишан простил вину, послал вора туда, где сено было украдено, и там, по его слову, вор освободился от вязанки. Неизвестно, кто был тот крестьянин, но все старики знают про случай с сеном и часто рассказывают о нём. То было с предком, а сам Акчи-ишан — тоже колдун. Он действует через соль. Если он на соль подует и наговор совершит, то у бездетных рождаются дети, а больные исцеляются от болезни.

   — Услышав всё это, — продолжал Вельмурат-ага, — я долго думать не стал. Мне не требовалось, чтобы Мурат-джан научился дуть на соль. Взял сына от ишана, отдал в подпаски.

   Мальчик подрастал, ему платили за работу. В те годы мы бедно жили и в помощи сына нуждались не меньше, чем в грамоте.

   Так проходил месяц за месяцем, год за годом. Пыль поднималась над степью и опять ложилась на землю. Весной мы откочёвывали на новые пастбища, осенью снова возвращались в эту долину. А книга всё лежала в чувале. Иногда, тоскуя, я вытаскивал её и без всякой пользы перелистывал страницы. Я садился, как мулла, книгу держал так же, как и он, со всех сторон к ней прикасался, но ничего не выходило. Только жена сильнее страдала от этого. Она переживала давнее своё горе и опять ворчала. «Как бы мы жили богато, если бы тогда не совершили глупости, — твердила она. Мы имели бы целый табун породистых верблюдов».

(Продолжение следует)

Перевод с туркменского: Александр Иванович Аборский (1911-1987)