Михаил Синельников

В московском издательстве » Медина» должны выйти отдельной книгой переводы Арсения Тарковского из Махтумкули. Ниже — аннотация и моё вступительное слово.

—

Фольклор велик и прекрасен у всех народов. Сокровищем многовековой туркменской словесности является и замечательная авторская поэзия. Центральной фигурой туркменской лирики и вообще туркменской литературы является Махтумкули (р. ок. 1730 – ум. в 80 х гг. 18 в.), известный также под поэтическим именем Фраги («Разлучённый»).

Жизненный путь величайшего из туркменских классиков был суров, драматичен и в то же время героичен. Подобен судьбе самого туркменского народа, томившегося под гнетом иноземцев и сражавшегося за свое существование и свободу именно в ту нескончаемую эпоху, когда и возникала мощная национальная поэзия. Устоять под вихрем жесточайших испытаний и поэту и его народу помогала глубокая вера в Предопределение, в милость и заботу Всевышнего. Лирика Махтумкули, и гражданская, и любовная, возвышена, пронзительна и вместе с тем философична и назидательна. В целом она является самой ослепительной драгоценностью в туркменском культурном наследии.

Русские конгениальные переводы Арсения Тарковского, выдающегося мастера стиха, каким-то чудом сохранившего все твердые формы подлинника и передавшего его огненность, его неистовый дух, также стали классикой. Это – тот редкий случай, когда великий поэт и в переложении на другой язык остается великим поэтом.

НОЧНОЙ ПОДВИГ

Может, кто-нибудь скажет спасибо

За постылый мой подвиг ночной…

А.Т.

В наше время Арсений Тарковский, посмертно ставший культовой фигурой, общеизвестен и любим, благодаря оригинальным его стихам. Переводами же интересуются, поскольку данного иноземца переводил автор таких стихотворений как «Юродивый в 1918 году», «Поэт», «Дерево Жанны», «Вот и лето прошло…», «Вечерний, сизокрылый, благословенный свет…», «Ласточки», «Исчезновение ремесел» и так далее, и так далее…

Сам Тарковский на всем протяжении своей долгой жизни не хотел числиться по «переводному» ведомству и ремесло его тяготило, а в последние десятилетия стало казаться отвратительным. Голова болела от восточных переводов. Должно быть, он вспоминал горькие строчки литературного наставника своей юности, выдающегося русского поэта и подлинного создателя отечественной школы поэтического перевода Георгия Шенгели: «И за горстку денег продан/В переводчики поэт…».

К пятидесяти пяти годам Тарковский как стихотворец был ведом лишь в самом узком литературном кругу, где стихи прославленного переводчика кем-то из знакомых переписывались для собственного удовольствия. Но, между прочим, несколько десятков стихотворений переписала в свою тетрадь Анна Ахматова. Случайно об этом, уже давнем к тому времени обстоятельстве прослышав, я пришел в дом Тарковских с радостной вестью, и Арсений Александрович, боготворивший Ахматову, но впервые услышавший о таком невероятном своем счастье, был изумлен, потрясен и растроган. Он твердил: «Работа над переводами – черный хлеб поэта, свои стихи – белый!», и разные эпизоды своей вынужденной, тягостной переводческой эпопеи старался пересказать весело, шутливо.

История переложений из туркмена Махтумкули излагалась примерно так: «Я жил тогда в ашхабадской гостинице и в дикую жару лежал в ледяной ванне. Пол был устлан дынями и время от времени я подкатывал к себе очередную дыню, резал ее, ел и попутно переводил Махтумкули. Делал сто строк в день, и, даже если стихотворение кончалось на сто первой, бросал работу, а если не выходило сто строк, садился за стол и сидел всю ночь. И так, за несколько недель я перевел всю книгу».

Не сомневаюсь, что так и было. Но убежден и в другом: на деле эта заказная работа потребовала не столь беззаботного к себе отношения. Тарковский понял, что столкнулся с многосложным и проникновенным творчеством величайшего поэта, страдающего гения. И эти невероятные переложения, созданные в ашхабадской гостинице (вскоре разрушенной страшным землетрясением) и ставшие торжеством русского слова и русского стиха, потребовали не только редкостного ремесленного мастерства, но и духовного сродства. За туркменские переводы Тарковский брался не впервые, еще до войны вышли его блестящие переводы из другого классика Кемине, и книжечка вызвала восхищение Марины Цветаевой, стала поводом для знакомства и близкой дружбы. Но ведь великолепный Кемине говорил, что принадлежит к тем поэтам, которые собирают колосья на поле, сжатом Махтумкули. То было время Кемине в жизни Тарковского…

Вернувшись с войны калекой, с частой режущей болью в обрубке ампутированной ноги, пройдя все мыслимые и немыслимые хождения по мукам, тоскуя по ушедшим друзьям, испытывая давящий страх перед непрекращающимся государственным террором и, вопреки всему, сохраняя верность поэзии, только теперь он внутренне был готов к труду, по ходу которого с еще небывалой мощью развернулось его мастерство и воспарило вдохновение. Как это иногда, но столь редко случается, в переводах из Махтумкули, безупречно, смертоносно точных, близких к духу и смыслу подлинника, оказалось так много и собственных переживаний, собственной судьбы переводчика.

Сознаюсь, что из людей, встреченных в жизни, я никого не любил так сильно, как благородного и артистичного Тарковского. В молодые годы бывал у него, если не каждый день, то не реже, чем раз в неделю. Мне сейчас вспоминается один вечер в старой еще квартире Тарковских на улице Черняховского. Арсений Александрович читал мне свои переводы из Махтумкули. Читал негромким, но пронзающим сердце, сотрясающим основы мироздания голосом. Читал, и, удивляясь скорбной гениальности старого туркмена, и словно бы впервые осознавая значение того чуда, которое некогда сам сотворил:

Где имам? Я стою, как пустая мечеть.

Где луна? Небесам не дано просветлеть.

Мне потока безданного не одолеть:

Где спаситель мой, где тот пловец – Азади?

Покидая дом поздним вечером после нескольких часов этого незабвенного чтения, я уносил с собой книгу Махтумкули с волнующей дарственной надписью Тарковского, по моей просьбе начертанной не как обычно это делается, на титуле, а на странице со «Смертью отца»…

Когда у издательства возникло намерение собрать избранные переводы Тарковского из Махтумкули для книжной серии «100 стихотворений», выяснилось, что выбирать не надо: этих переводов и было ровно сто. Предполагаю, что таков был издательский договор, подписанный Арсением Александровичем в 1946 году в Ашхабаде…

Но, вообще говоря, весь стихотворный корпус кажется нерушимым, это – единый слиток поэзии. Мне кажется, что благодаря вдохновению Тарковского, всех чувствующих поэзию и в России должны до слез волновать решительно все эти стихи. И среди них, столь поражающих, — и «Смерть отца», и стихи об утрате угасшего сына и пропавшего брата, и «Ожидание Менгли», и «Ожидание Чоудор-хана»,и разрывающее душу «Медресе Шир-гази», и мистическое мусульманское «Откровение», и горестно безнадежное «Светлое время», и даже воинственно-мессианское и вместе с тем провидческое, подобное сладостным обетованиям Исайи «Будущее Туркмении»…

Мы словно бы сами становимся туркменами в мгновения этого чтении, а переводы становятся непременной частью русской поэзии. И нет большей похвалы для переводчика.

Вступительную заметку к этой книге решусь закончить своим уже давним стихотворением, которое называется «Фраги»:

Далёко, далёко страна Ёлотань,

Тяжелых барханов ступени…

Скажи о похожем на барса и лань

Искателе рая, туркмене!

Здесь — вечная воля, сияющий свод,

И, если отпустишь поводья,

И сам не заметишь, куда заведет

Бездонное горе безводья.

Свершив омовение горстью песка

Земной и небесной пустыни,

Одно ты поймешь: очертила тоска

Границу кармина и сини.

Подбросив папахи и вскинув клинки,

Отчаянно мчались туркмены.

И небо — повсюду, и всюду — пески,

Барханов высокие стены!

Сжигали бесплодную землю враги,

Страну сотрясали набеги,

И стала вселенная словом Фраги,

Глаголом, любимым навеки.

Земная здесь мудрость, подлунная грусть,

И музыка шла не отсюда,

Чтоб Вамбери стих заучил наизусть,

Вцепившись в загривок верблюда.

Чтоб тусклый гостиничный ожил ночлег,

Когда, переводчик московский,

Кляня и ликуя, оплакивал век

Изрубленный жизнью Тарковский.

• 

• 

Михаил Синельников