Рустем Сафронов
Почему в Вашем творчестве так много Средней Азии? Почему Вы проявили себя не только как переводчик?
Мои первые детские впечатления связаны именно со Средней Азией, с Ферганской долиной, с её киргизской частью – городами Джалал-Абад, Ош. Я побывал в каждой из среднеазиатских бывших советских республик, теперь являющихся независимыми государствами. Со всеми связан так или иначе. Переводил их поэзию. Составлял антологические сборники, посвящённые поэзии этих народов.
Хотя я уже более полувека живу в Москве и много путешествовал по миру, для меня остаётся своим климат Средней Азии и родным её пейзаж. Мои родители, живя в Средней Азии мечтали оказаться в берёзовом лесу, но мой пейзаж – это среднеазиатская дорога, по обочинам, которой растут чуть наклонённые тутовые деревья, хлопковые поля. Или воображаю горы, ореховые леса, пустыни с редкими колодцами. И, конечно, города: Бишкек, Душанбе, Ташкент, Алма-Ата…
Всё это связано с моими различными воспоминаниями и не могло не отразиться в стихах.
Вспоминая своё раннее детство, когда я жил вместе с родителями в Джалал- Абаде. Когда выходил во двор после обеда и бросал в землю или зарывал в нее косточки различные съеденных фруктов. Вместе с родителями сажал деревья. Из косточек вырастали то дыни, то арбузы. Земля была на диво плодоносная. Буквально – воткни прут, и он зазеленеет. Много десятилетий там шумели деревья, которые я посадил в детстве.
У меня были друзья среди представителей этих народов. Было немало близких, родных людей, в том числе поэтов. И у меня масса стихотворений, посвященных Востоку.
Мне чудится, что тень тех деревьев, которые я там посадил в детстве, упала на все мои стихи. Невозможно было прожить жизнь, не обращаясь то и дело к этому истоку. Я очень благодарен своему отцу, который привёз туда нашу семью. Из Ленинграда, в котором до моего рождения семья пережила блокаду.
Хотя я и возвращался в Ленинград. Частично там учился, а потом работал главным редактором одного ленинградского издательства. Это тоже для меня родной город. Но, всё-таки я ощущаю как свою главную родину Ферганскую долину – с её природой, с её удивительными людьми, которые встретились мне в начале жизненного пути.
Чем замечательны были эти люди?
В те годы Средняя Азия была наполнена самыми странными людьми. Туда были сосланы целые народы. Или перебегали в Советский Союз в поисках прибежища, как, например, курды и уйгуры. Там были украинцы, убежавшие от коллективизации, разные укрывающиеся сектанты. Были ссыльные немцы, греки, корейцы, кавказцы. С их детьми я учился в школе.
Там были столичные профессора высокого класса. Да, в маленьком городке Джалал-Абаде. Бывшие князья как-то ютились. В доме, где я жил, одну комнату занимала дочка дореволюционного градоначальника Санкт-Петербурга. Она читала французские стихи, учила меня французскому языку.
А секретарь Дзержинского – Чейванов, который тоже побывал в местах не столь отдалённых, позже реабилитированный, приходил к нам в дом играть на скрипке. Он оценил целебную силу местных минеральных источников, и, благодаря его усилиям, там был создан курорт современного образца.
Так что там были удивительнейшие люди.
Кайсын Кулиев, тоже ссыльный, приезжал навестить моего отца. Это одно из первых воспоминаний моей жизни. Я стою в нашем огороде, растут ромашки, они выше моей головы, а я смотрю на странного человека в выгоревшей военной форме, лысого, с большими усами. Это был Кайсын Кулиев. Потом прошло много лет, я с ним встретился, подружился, и даже переводил его стихи. Вот такие причуды судьбы.
Я всегда ценил поэзию разных народов Средней Азии. Подружился с поэтами. Очень рано осмыслил неслучайность выбора народами религии. Ландшафт Средней Азии и архитектура мусульманского образца как-то естественно соединились.
Я жил затем в городе Ош, посредине которого стоит мистическая гора Тахт и Сулейман – «трон Соломона». (Сулайман-Тоо, или священная гора Сулеймана, находится в границах южной столицы Киргизии — города Оша). На этой вершине стояла маленькая мечеть, так называемый «белый домик», построенная Бабуром, будущим основателем династии Великих Моголов в Индии.
Я видел из своего окна, как несметные толпы паломников по случаю мусульманских праздников взбирались на вершину и влекли туда жертвенных баранов. Потом этот домик сломали. Сейчас он восстановлен. Это, конечно, новодел. Но всё равно – осененное изогнутым полумесяцем купольное строение на высоте священной горы по вечерам выглядит величественно и таинственно.
Ещё в юности я, участвуя в студенческих научных конференциях, побывал в разных городах Средней Азии: в Ташкенте, в Самарканде. У меня завязалась удивительная дружба в Самарканде с Шухратом Кушаковым. Я был восемнадцатилетним студентом, он – уже аспирантом. В дальнейшем он стал деканом философского факультета Самаркандского университета. Наша переписка до сих пор продолжается. Хотя мы провели вместе только один (но незабываемый!) день!
Поэты, которые писали на тюркских языках, на узбекском, на кыргызском, произвели на Вас какое-то впечатление?
Конечно! Я даже считаю, что на мою поэтику в той или иной мере повлияли акыны. Если бы мои первые опыты прошли в Ленинграде, где я родился, то, наверное, этого не было бы. А Средняя Азия добавила своих красок и своих звуков. И какие-то акынско-ашугские приёмы в моих ранних стихах появились и, на мой взгляд, даже улучшили их.
Я понимал, что все народы Средней Азии имеют по-своему великую поэзию. У кыргызов был гениальный поэт Алыкул Осмонов. Я перевёл книгу его стихов и назвал её «Мой Алыкул». У меня были близкие друзья – народные поэты Кыргызстана…
В Узбекистане я знал выдающихся поэтов моего времени Эркина Вахитова, Абдуллу Арипова. Особенно близко, ещё в юные годы – Шавката Рахмона. Так что я давно имею представление об узбекской поэзии.
Но теперь, узбекская поэзия, которую я знал, по старым книгам, по изданиям советской эпохи, заметно изменилась. Думаю, что на неё в новое и новейшее время оказала влияние мировая литература. В современной узбекской поэзии ощутимо веяние планетарных явлений, но в тоже время, что важно, укрепилась и обрывавшаяся ранее связь с национальной традицией.
Туркменская поэзия совершенно замечательна. Меня увлёк ею Арсений Алексанлрович Тарковский, великий переводчик Махтумкули и Кемине.
Вообще говоря, фольклор и эпос роскошны и гениальны у всех народов. Но и авторская поэзия, возникавшая в странах Центральной Азии в разные столетия, тоже выдающееся явление.
Поводом для нашей встречи послужил выход первого тома «Антологии узбекской поэзии». Составителем которой Вы являетесь. Как долго Вы работали над этим обширным сборником? Что туда вошло?
Должен сказать, что было немало сделано прежними поколениями. В 1950-м году выходила первая антология узбекской поэзии в русских переводах. Она была несколько отягощена присущим эпохе идеологическим ассортиментом. Там были вещи, которые, как говорится, не выдержали испытания временем. Но в тоже время сохранили ценность блестящие переводы выдающихся русских мастеров, таких, как Тихонов, Пастернак, Заболоцкий, Маршак, Державин, Липкин…
Я высоко ценю работу Александра Кочеткова, автора знаменитого стихотворения «С любимыми не расставайтесь…». Он был и выдающимся переводчиком, у которого всегда получалось прекрасно всё, за что он брался… Так что много было сделано еще тогда.
Но прошло уже так много лет. За это время появились новые переводы. А в узбекской поэзии явилось несколько поколений, возникла объективная необходимость создать новую антология для тех русских читателей, которым интересна поэзия великого Востока.
Идею её создания благословил как всегда щедрый меценат Алишер Бурханович Усманов.
Узбеки считают основоположником своей поэзии Алишера Навои. Туркмены — Махтумкули.
Может быть, Вы что-то почитаете из их творчества?
Я не предполагал, что мне на сей раз придётся самому много переводить. Думал, что ограничусь задачей составительства. Но, к сожалению, русская переводческая школа переживает не лучшие времена. Мало кто ныне способен в переводе воссоздать твёрдые формы восточной поэзии. Поэтому мне пришлось много переводить самому. Правда, в основном современных поэтов. Но также некоторых классиков.
Я прочту одну газель Навои в своём переводе.
Приди, черноокая, жду, печалью и страстью объят,
Родину обрети в зрачках моих, что горят!
Прекрасен твой стройный стан, в цветенье твой нежный лик.
Да будет вселенной всей души твоей райский сад!
Окрась своего коня хной из крови моей,
Нить души протяни и преврати в канат!
Если мой бедный прах в горах разлуки найдут,
Стать рудокопом в них, воскреснув, я буду рад.
Хочешь, чтобы сердца рвались к твоему лицу,
Так волосы распусти от головы до пят.
Хоть насади в саду колючий чертополох,
Садовнику не сдержать воинственный листопад.
Эй, друг, ты мой смертный пот смой розовою водой,
Сшей саван из пышных роз, мне подари аромат!
Коль речью своей, Навои, ты привлечёшь сердца,
Пусть наконечники стрел сборище осветят!
По всему евразийскому пространству происходит пересмотр советского наследия, в том числе творчества тех поэтов, которые считались классиками . Я слышал, что сейчас в Узбекистане меняется отношение к Хамзе. В эту антологию вошли его стихи?
Изменилось отношение к некоторым произведениям Хамзы и к некоторым сторонам его деятельности. Но его поэзия неотделима от узбекской классики и от его времени. Он, конечно, присутствует и в составленной мною антологии. И, несомненно, присутствует в самом Узбекистане — в истории литературы и в школьных учебниках.
Его творчество разносторонне, оно связано и с каноном. Его любовная лирика вполне традиционна. И потом — мы не можем отменить свершившуюся историю. Это был дух времени. Его революционные стихи тоже сильны. Хамза существует! И в России тоже не забыт. Память о нём сохранена. О нём есть большой силы стихотворение нашего выдающегося поэта Ярослава Смелякова. Так что невозможно некоторые имена стереть, изъять из истории литературы.
Но в новой антологии появились и другие авторы, судьба которых трагична. Трагична ведь и судьба самого Хамзы. Но были и другие выдающиеся поэты со своей трагедией – репрессированные. Они вернулись и вошли в антологию, чего не могло быть 70 лет назад.
Во всяком случае, в отборе я стремился представить разные стороны жизни, действительности. Хамза был бунтарём, ниспровергателем, но были и глубоко религиозные авторы, консервативные, которые отстаивали ценности старины. Пусть всё это на страницах одной книги соседствует!
Это первый том. Будет ещё один? Вы продолжаете работу?
Будет ещё один том, который выйдет в свет в конце года. В общих чертах он уже сложился. В первом более 30 авторов. Но в него входят и куски эпосов. Во втором томе будет ровно 70 авторов.
Это довольно обширное издание. Оно несравнимо по количеству авторов с той антологией сталинского времени. Включены религиозные стихи Навои. Добавлены 12 поэтов, которые не переводились на русский язык. Возможно, им мешало феодально-аристократическое происхождение. Или религиозные взгляды, которые были как бы простительны для Навои и Бабура, но не прощались другим.
Вошло то, что имеет эстетическую ценность. Всё-таки надо смотреть на прежде всего качество поэзии.
Какой тираж этого издания?
Начальный – тысяча экземпляров. Но значительная часть тиража уже запланирована для передачи русскоязычным школам Узбекистана. Их немало. Часть уже отослана для распределения – в президентскую администрацию, в Союз писателей Узбекистана. Уже подготовлена и аудиокнига по первому тому. Будет и вторая аудиокнига.
В первой аудиокниге собственно тоже две книги – на узбекском и на русском языке. Читаются стихи классиков. В исполнении видных артистов, но и я прочитал несколько стихотворений. Потом будем работать над аудиокнигой о современной поэзии.
Аудиокниги тоже пересылаются в Узбекистан — в школы, в Союз писателей. Допускаю, что в дальнейшем последует увеличение тиража. Экземпляры попадут и в российские библиотеки, чтобы с антологией могли ознакомиться и российские читатели. Мы эти книги дарим.
Узбекскую поэзию нового и новейшего времени я решился разделить на четыре периода. Поэты, которые писали «под небом империи», начиная с Мукими и Фурката; далее — поэты советского времени ,за ними — поэты «оттепели», и наконец — поэзия независимого Узбекистана.
Многое началось с Рауфа Парфи. В его творчестве как-то соединились европейские идеи и образы с чисто узбекской эпической традицией. Присутствует и сливающийся с тюркским иранский миф, потому, что в состав узбекского народа вошло ведь и древнейшее население Согдианы. Вот, например, в моем переводе стихотворение про героя иранского эпоса Сиявуше. «Плач Сиявуша» — голос погибающего и воскресающего божества.
Чёрное подземелье утягивает во тьму,
Слёзы моей тоски отчаянье леденит.
У неба горестей нет, нет милости никому,
Ибо людские сердца превращены в гранит.
Или не расколоть их вовеки веков?
Скажи мне, кто ты такой! Надоедает ложь.
Покоя не обретёт мир мечей и оков.
Ну, молчи! Куда, Владыка мира, плывёшь?
Слушай, ведь я – Сиявуш! Неужто забыл меня?
Я утопал в крови, погибал от огня,
Помощи ждал от тебя, о, Дамаванд, ответь!
Едва открыв глаза, я врезался в этот мир,
Послушай, я – Сиявуш, невыразимо сир,
Я снова воскрес, чтобы вновь умереть.
[1] Сиявуш – герой иранского эпоса. В «Шахнаме» Сиявуш сторонник прекращения войны между Ираном и Тураном (так персы называли Среднюю Азию). В древнетюркской мифологии Сиявуш нередко воспринимался как умирающее и воскресающее божество, обладающее солярными функциями. [2] Дамаванд (Дамавенд) – спящий стратовулкан в горном хребте Эльбурс, на севере Ирана.Некогда существовало многонациональное содружество поэтов. Они встречались, общались, постигали оттенки разных культур нашей былой большой страны…
Тогда было явью подлинное братство поэтов. Оно выражалось в личном общении. И во взаимных переводах. Я знал крупных поэтов союзных республик и тех больших русских поэтов, которые были и видными переводчиками. Помню свой долгий разговор с Николаем Тихоновым. Его переводы, и грузинские, и армянские, и узбекские блистательны. Я близко знал Тарковского, можно сказать я был своим человеком в его доме. Он был не только большим русским поэтом конца прошлого века, но и гениальным переводчиком поэзии Исламского Востока. Я постоянно общался с Межировым. Хорошо знал Липкина, Штейнберга
В их оригинальном творчестве значительное место занимали мотивы Средней Азии. Ничто не проходит бесследно и все взаимосвязано. Я считаю, что, общаясь со значительными поэтами любого народа, неизбежно испытываешь их влияние. И, знаете ли, в этом воздействии нет ничего опасного. Принимающая культура, «переводящая» – обогащается.
С другой стороны это само собою важно и для «переводимой» культуры.
Я прочту свои стихи, возникшие из моих детских воспоминаний о соседях- узбеках. Вот стихотворение «Ёр-ёр»! – это слово — припев узбекской свадебной песни.
На свадьбу ехали из Чуста,
Везли ковёр,
В грузовиках стояли густо,
Крича: «Ёр-ёр»!
И всё в пыли, в свирепых тучах
И в ритме слов.
А там уже в котлах кипучих
Дымился плов.
Сквозь толщу лет, сквозь волны шума,
Сквозь цветопад,
Вновь проникаю в жизнь Муккума
И Шуропат.
То радость обрезаний тайных,
То вой старух,
Твоих лепёшечных и чайных
Горячий дух!
Всё пронеслось, как пляска с дойрой,
Задев меня,
И в воздухе застыл продольный
Взмах кетменя.
Всё совершилось в жизни смутной,
Летит над ней
Лишь ветер встречный и попутный
Страны моей.
Но всё в потомстве повторится,
В том ветре есть
Души незримая частица
И детства весть.
Хочется верить, что культурное братство между российскими народами и народами Средней Азии сохранится. Как и поэтический обмен. Спасибо, Вам за Вашу работу, Средняя Азия живёт не только в Вашем сердце, но и в поэзии.
Благодарю! Я разделяю Вашу надежду!
