ЛОРА СТЕПАНСКАЯ

       Как-то в литературно-драматическую редакцию туркменского телевидения пришла большая веселая шумная группа молодых людей — это были выпускники московского театрального вуза ГИТИСа, специальный курс замечательных педагогов Ольги Пыжовой и Бориса Бибикова. Они должны были стать труппой нового национального молодежного театра имени Алп Арслана, открытого в Ашхабаде.  Наша редакция планировала представить их телезрителям, поговорить о начале творческого пути. Я в этой передаче участия не принимала, но так поразилась звучанию одного женского голоса, что пошла посмотреть, кому он принадлежит.

      История театра обычно выделяет актеров, чей завораживающий, необыкновенный голос становился визитной карточкой творческой судьбы — так неповторимо звучали Мария Бабанова, Вера Комиссаржевская — великие русские актрисы, так у нас остались «на слуху» Зиновий Гердт, Ефим Копелян… Я увидела тоненькую лучезарную девушку с неправдоподобно толстой косой, черными матовыми глазами-омутами и проникновенной музыкальностью речи. «Менгли, — подумалось мне. —  Муза Махтумкули». Я готовила новую программу поэтических вечеров, хотела начать ее с любовной лирики великих поэтов, — лик и голос девушки были счастливой находкой. Пошла знакомиться.

 — Мая, — представилась начинающая актриса и приковала к себе мой интерес навсегда.

     Сегодня день рождения Мая-Гозель Аймедовой, чьи кинообразы покоряли зрителей на всех континентах своей самобытностью, умением при минимуме слов и физических действий передать любовь, жизнь души, трепетное движение чувств и настроений.

      Её Огулькейик из «Невестки» Ходжакули Нарлиева  известна каждому туркмену. Я видела кадры из фильма с лицом Маи Аймедовой, выставленные в рамочках, как семейные фотографии, в домах туркмен-переселенцев, давно  живущих за рубежом и тоскующих по родине. Огулькейик родной человек, лицо которого хочется видеть. Её берегут, — всё кровное, всё своё.

     Сюжет картины предельно прост: в песках у старика-чабана в доме живет молодая невестка-ковровщица. Единственный сын чабана, её муж, погиб на фронте. Огулькейик не верит в его гибель и ждет. И никакого видимого драматургического конфликта. Диалоги между героями сведены к минимуму.

      Как же передать в кадре трагедию обреченной на личное одиночество молодой красивой деятельной женщины, трагедию войны, когда конфликт уходит с поверхности в глубину?

      В фильме «Когда женщина оседлает коня» Мая Аймедова — Артыкгуль. Молодая женщина приняла Советскую власть, не побоялась восстать против всесильного бая, традиционных законов адата и шариата и пытается повести за собой женщин аула, отстаивая новые человеческие права на жизнь.  Но что делать со страхом односельчан, которые сгибаются под тяжестью одного взгляда Меред-бая? Артыкгуль не опускает глаз. Она погибнет от рук байского сына. Но Меред-бай не выдержит и, признав поражение, покончит с собой.

Как сильна, как выразительна эта молчаливая дуэль взглядов — Меред-бая и Артыкгуль.

      Обращусь к высказыванию Ходжакули Нарлиева:

«Я убежден, что туркмены кинематографический народ. Одна из тенденций современного кино — не подменять собой ни литературу, ни театр. То есть кино стремится к тому, чтобы слово возникло лишь тогда, когда заменить его нечем. Одно из непреложных правил, связанных с бытовыми навыками моего народа, — не говорить о том, что видно, доступно взору».

        Для Маи Аймедовой нет психологического барьера в долгих крупных планах без слов, когда ни за что не спрячешься, — тут всё, что в тебе есть, как на ладони.  В «Дереве Джамал», например, мы видим, как в одном крупном плане безыскусно и трагически меняется лицо ее героини при первой встрече с мужем, вернувшемся домой из госпиталя, — от  счастья до отчаяния. Или их бессловесная встреча после тяжелой обиды и разлуки у дерева. Идет ливень. Назар, отбросив костыли, — руки заняты лопатой — с трудом пытается удержаться на одной ноге и не может оторвать глаз от Джамал, тоже пришедшей к дереву. На их лицах и бесконечная нежность, и боль, и чувство вины, и мольба о прощении, и счастье, потому что рядом всё понимающие, любящие глаза… Ничего особенного не происходит. Просто льет весенний дождь, два человека — он и она — копают арык у дерева, чтобы накопить для него, растущего на такыре, воду, и смотрят друг на друга.  И мы, зрители, смотрим, и сжимается сердце от богатства человеческих чувств, и почему-то хочется плакать.

         Вспомните финал «Манкурта», достигающий подлинно  эпической высоты. Проезд Маи — Айим на царственной высоченной белой верблюдице в поисках своего единственного сына, безумие их встречи и материнских усилий вернуть сыну-манкурту память о родине, о семье, о кровных чувствах родственной близости. Кажется, она близка к победе. Но раздается резкий приказ хозяина и манкурт навсегда остается манкуртом: он механически, по команде стреляет в родную мать. Метко стреляет, это умение осталось, — прямо в сердце. 

         Классическая кульминация трагедии достигает своей цели. С картины уходишь просветленным собственными чувствами и с глубокой благодарностью к Актрисе, к режиссеру, которые  дали тебе силы это потрясение пережить.  Чингиз Айтматов принял Айим Маи Аймедовой с искренним удивлением художника, — в страстных, глубоких, молчаливых героинях Аймедовой  распахивалась натура  самой актрисы — тонкая, чуткая, мятущаяся.          

          Ходжакули Нарлиев и Мая-Гозель Аймедова принесли в кино особую поэтическую манеру, в которой естественная простота сочетается с величайшим нервным напряжением и одухотворенностью.

Чтобы понять их, надо понять знойные вечные Каракумы, переменчивый ветер над седым Каспием,  голые скалистые ущелья величественного Копетдага, причудливые трещины такыра до самого горизонта,  — все, что формировало на родной земле национальный характер, национальную культуру, национальное мироощущение. Они созданы из этих стихий в прямом и переносном смысле.

          Пусть всегда талант будет благословенен.