З Е М Л Я   З О Л О Т О Г О    Г Р А Н А Т А

(Часть вторая)

Советская романтическая поэзия училась у Киплинга и Гумилёва и непрестанно, гневно спорила с ними, звала Восток к революционному пробуждению. Важнейшим литературным событием 1930 года стала поездка по Туркмении писательской бригады, в которую, в частности, входили  два крупнейших поэта советского времени – Николай Тихонов и Владимир Луговской, а также и Григорий Санников, талантливый автор нескольких превосходных стихотворений, не подлежащих забвению.

Пожалуй, стоит особо остановиться на судьбе Луговского, которая в итоге  до конца его дней оказалась связанной с Туркменистаном. Прекрасные стихи о Туркмении вошли не только  в сильнейший сборник 1935 года «Каспийское море», они заполнили все четыре(!)  книги, последовательно выходившие  под общим названием «Большевикам пустыни и весны» (в изданиях нового времени весь необъятный, полжизни писавшийся стихотворный цикл печатается под названием «Пустыня и весна»).

Пусть лучшие упования тогдашних созидателей в итоге оказались несбыточными или отодвинутыми на неопределенный срок, но все же весь строй жизни на глазах современников радикально обновился, и вот эту обновленную жизнь запечатлели поэзия и проза.

Героическая патетика, обусловленная самим временем, на наш взгляд, не нуждается в поздней защите и всецело оправдывается силой вдохновения, могуществом мастерства, искренностью поэта. И, конечно, свидетельствует  о неиссякаемой любви к «земле золотого граната», на которую русский поэт возвращался вновь и вновь.

Не зря в стихах одного русского ашхабадского поэта сказано, что тело Луговского похоронено в Москве, сердце — в Ялте (это – биографический факт), а душа находится где-то на туркменской погранзаставе.

В разные годы гостями Туркмении бывали известные или малоизвестные, но  весьма разные русские поэты: тут и  популярный, благодаря  своим песням, Виктор Гусев, и  увлекавшийся архаичными формами стихотворец и живописец Павел Радимов, и великолепный переводчик восточной поэзии и автор бессмертной «Баллады о прокуренном вагоне» Александр Кочетков, и в свое время любимый советской молодежью Степан Щипачев, и мало кому ведомый, доселе драматически недооцененный Моисей Цетлин, и талантливейший киевлянин, конструктивист Николай Ушаков, и  оказавшийся в составе лингвистической экспедиции замечательный тбилисец Александр Цыбулевский, и участница многих геологических партий, родившаяся в Семиречье Наталья Бурова, и  обосновавшийся в Киргизии друг смоленской юности Твардовского Сергей Фиксин, и эксцентричный москвич, закончивший свои дни в США Виктор Урин, и объездивший Среднюю Азию с группой кинооператоров Виктор Гофман…

Многие российские поэты, явившись в Туркмению в качестве переводчиков туркменских классиков и современников, все же, околдованные резкой яркостью здешних красок, попутно написали и собственные стихи. Назовем Юрия Гордиенко, Анисима Кронгауза, Анатолия Преловского, Олега Дмитриева.

Однако самая значительная фигура в этом ряду бесспорно– Арсений Тарковский, чье имя в последние десятилетия поистине стало культовым. Литературный воспитанник Георгия Шенгели и один из лучших русских поэтов второй половины ХХ века, он совершил невозможное: конгениальное переложение сначала стихов Кемине, затем и Махтумкули.

А  принадлежащее самому Тарковскому, созданное в раздумии о собственной нелегкой жизненной ноше и навеянное  ветром пустыни стихотворение «Верблюд» ныне – у многих на устах.

Было бы несправедливо забыть о русских авторах, живших в Туркмении, отдавших ей долгие годы добросовестного труда и неподдельного вдохновения — стихи Валентина Рыбина, Юрия Рябинина, Вадима Зубарева.

В заключение разговора о стихах невозможно не назвать имя Анны Ахматовой, написавшей в 1951 году стихотворение «Так будет!» Современному, осведомленному читателю должно быть понятно, что Ахматова,  осужденная партийным постановлением и почти отлученная от литературы,  в те угарные годы  спасенная от еще худшего только личным благоволением Сталина, стремилась  как-то сблизиться с советской, и  нещадно суровой и дышащей массовым энтузиазмом  действительностью, пыталась постичь ее множественную истину. До конца оставаясь собою, принять  творческое  в этой действительности, оправданное ходом истории. Пусть стихи о преображении пустыни  были принужденными, написанными во имя выживания и спасения близких…

И все же и все-таки в самый миг творчества не мог не быть искренним великий поэт, а Ахматова была величайшим русским поэтом столетия. И вот некоторые строки этого стихотворения кажутся начертанными на меди, а иные словно сотканы из воздушных струй:

Не засуху, не недород,

Не раскаленный прах —

Благоухание несет

Здесь ветер на крылах.

Русская проза, обязанная жизнью Туркмении, туркменской пустыне, не менее разнообразна, чем поэзия. Но менее компактна…

Нельзя было не отдать должного подвигу крупного русского писателя Владимира Козина, для которого туркменская тема стала просто пожизненной:

«Двенадцать лет я познавал, вспоминал, носил под сердцем свою Туркмению, не расставаясь с ней ни днем, ни ночью, ни в подмосковных голубых сугробах, ни на украинской лукавой речке Сейме, ни в прозрачных горах Казахстана, ни под рослыми кипарисами Крыма».

Пронзительная повесть о Махтумкули, принадлежащая перу прославленного в последние советские десятилетия беллетриста Мориса Семашко.

Две повести «Такыр» и «Джан» гениального Андрея Платонова —  бесценны, они принадлежат к лучшему, что написано на русском языке после толстовского «Хаджи-Мурата». И эта проза, подобно  наиболее вдохновенным гоголевским и тургеневским страницам, перерастает прозу, становится высочайшей поэзией:

«Персиянка поглядела на старинную чинару – семь больших стволов разрасталось из нее и еще одна слабая ветка: семь братьев и одна сестра. Нужно было целое  племя людей, чтобы обнять это дерево вокруг, и кора его, изболевшая, изъеденная зверями, обхватанная руками умирающих, но сберегшая под собой все соки, была тепла и добра на вид, как земная почва. Заррин-Тадж села на один из корней чинары, который уходил вглубь, точно хищная рука, и заметила еще, что на высоте ствола росли камни. Должно быть, река в свои разливы громила чинару под корень горными камнями, но дерево въело себе в тело те огромные камни, окружило их терпеливой корой, обжило и освоило и выросло дальше, кротко подняв с собою то, что должно его погубить».

Туркмения оставила в душах русских поэтов и прозаиков глубокий, жгучий след, который не в силах замести и стереть пески пустыни.

• 

• 

• 

• 

…

(З Е М Л Я  З О Л О Т О Г О    Г Р А Н А Т А.  Туркмения в русской поэзии и прозе. Литературный альманах. Составитель М.И.Синельников. Выпуск 1. Москва. 2011)

Михаил Исаакович Синельников

Известный московский поэт, переводчик, эссеист, исследователь литературы, составитель многих антологических сборников и хрестоматий.  Родился в 1946 году в Ленинграде, в семье пережившей блокаду. Отец — журналист, литератор, мемуарист, автор книги воспоминаний «Это было, было было…», мать — учительница русского языка и литературы, во время Великой Отечественной войны директор детского дома сирот блокады.

Ранние годы Михаил Синельников провёл в Средней Азии, Рано профессионализировался как литератор.

В 1969 году поступил в московский Литературный институт. Первый стихотворный сборник вышел в 1975-м. Уже в начале творческого пути его стихи замечены и одобрены Леонидом Мартыновым, Вениамином Кавериным, Арсением Тарковским…

Его стихи вошли в антологии русской поэзии ХХ века и переведены на английский, немецкий, испанский, польский, турецкий, фарси, хинди, узбекский, киргизский, грузинский, армянский, японский и многие другие языки.

Академик Российской академии естественных наук, Петровской академии и турецкой Академии поэзии, лауреат Премии Ивана Бунина, Премии Антона Дельвига, Премии Арсения и Андрея Тарковских и ещё ряда российских и иностранных премий.